На рубеже XIX и XX веков научная общественность России с большим интересом восприняла выход в свет фундаментальной монографии самого почетного члена Московского археологического общества - графини Прасковьи Сергеевны Уваровой. Книга "Могильники Северного Кавказа", богато иллюстрирована гравюрами древних уникальных вещей, дополненная прекрасно выполненными дагерротипами с изображением высокогорных мест Кавказа, с яркими, мастерски исполненными цветными акварелями украшений городского костюма, была чудом полиграфии своего времени, да, пожалуй, и нынешнего, истекшего века.
Но непреходящая ее ценность заключалась в том, что в ней был обобщен фундаментально опыт 25 летнего изучения, в том числе и личного, огромного числа древностей из теснин Северного Кавказа. Тех угрюмых мест, традиционным стереотипом характеристики которых, по выражению Семена Броневского, было отмечать "свирепства диких народов:там обитавших", которые отличались тем, что при всех натисках с севера "защищали свою вольность упорно" (1823, с. 11,51).
В книге подводились итоги почти военных экспедиций по разведкам и раскопкам древних могил в разных частях северного склона, проведенных целой плеядой ученых из России и Европы, а также давался перечень личных коллекций многих знатных любителей раритетов.
Но сердцевину, наиболее важную часть издания, занимала подробнейшая характеристика могильника из каменных ящиков у высокогорного аула Уолла-Кобань в Тагаурии.
Прасковьей Сергеевной Уваровой были обобщены данные не только описательного характера из раскопок Георгия Дмитриевича Филимонова, Владимира Бонифациевича Антоновича, Константина Ивановича Ольшевского, Эрнста Шантра, Рудольфа Вихрова и многих других, но и отдельные предметы из покупок в разных местах Кавказа, в том числе и южного склона. Благодаря этому изданию кобанские изделия получили мировую известность, что в последствии имело и свою отрицательную сторону. Тысячи вещей были потеряны для России и оказались в музеях и закрытых частных собраниях Старого и Нового света.
В отличие от своих предшественников Прасковья Сергеевна Уварова попыталась дать схему развития, открытой в 50-60 гг. XIX века древней культуры. Благодаря скрупулезной работе многих ученых по проведению V Археологического съезда в Тифлисе в 1881 году, уже не было спора относительно местного или пришлого характера этой культуры: большинством признавался ее местный характер. И если ее качественные характеристики довольно уверенно получили относительную дату - эпоха бронзы - начало появления железа, то абсолютная хронология имела самый широкий разброс. Диапазон колебался от середины II тысячелетия до Рождества. Христова и до VII-VIII веков новой эры.
Начало XX века, а точнее ее первые 2 десятилетия, не способствовали спокойному, размеренному изучению археологических памятников. Постепенно нараставшая волна нестабильности (русско-японская война и революция 1905 года, мировая война 1914-1916 годов, революция 1917 года, ломка старой системы и гражданская война почти до 1923 года) не способствовала поездкам и разысканиям древностей в горах Кавказа. К этому времени относились лишь единичные поступления в местные музеи отдельных вещей. По сути лишь энтузиазм любителей типа Прозрителева в Ставрополе, Вертепова на северо-востоке Кавказа, врача Грамматикова в Нальчике пополняли новыми сведениями и археологическими находками экспозиции музеев.
Несмотря на большую работу, полевую и публикационную, самым слабым местом всех дореволюционных исследователей, как отмечал справедливо Е.И.Крупнов, было то, что "ими не делалось даже попыток серьезно подойти к каким-либо историческим обобщениям или хотя бы научной систематизации всего материала по эпохам и территориям" (Крупнов, 1960. с. 40).
С середины 20-х годов уходящего столетия начался новый этап в изучении северокавказских древностей, в том числе и кобанской культуры. Он отличался качественно новым подходом к древнейшим периодам Кавказского региона. В первую очередь это выразилось в попытках серьезной систематизации накопленного, историзм с не всегда оправданным креном в социологические схемы, конечной целью которых были, как выразился А.А. Иессен, "формулировки выводов исторического порядка" (Иессен,1941). Первые классификационные схемы и опыты периодизации кобанской культуры, вынесенные на суд научной общественности уже в начале 30-х годов А.А. Иессеном, Е.И. Крупновым, А.П. Кругловым, Б.А. Куфтиным, базировались на появлении новых материалов, открытых в разных районах Северного Кавказа в связи с развернувшимся строительством и организацией Северо-Кавказской экспедиции ГАИМК в Ленинграде и одноименной экспедицией ГИМа в Москве, а также целенаправленной политикой советского государства по привлечению для этой работы местных музеев и создаваемых научно-исследовательских институтов в северо-кавказских республиках.
Кобанского типа памятники были раскопаны Б.Б. Пиотровским и А.А. Иессеном в районе Моздока. К 30-м годам обрели свою характеристику благодаря работам И.Е. Крупнова и О.А.Артамоновой-Полтавцевой бытовые и могильные древности кобанского типа в Терско-Сунженском бассейне.
К концу 50-х годов накопилась основательная база для более углубленной характеристики кобанской культуры, благодаря раскопкам и публикациям таких памятников как Кисловодский, Верхнерухтинский (1937, 1938, 1940), Березовский, Тлийский могильники и Змейского, Алхастинского и Сержен-юртовского поселений. Итогом более высокой степени изучения культуры, после выхода в свет книги Уваровой, была монография Е.И. Крупнова "Древняя история Северного Кавказа". Она содержала тщательную, скрупулезную характеристику и критический анализ всех данных (фактологических, концептуальных, библиографических и т.д.) по кобанской культуре, накопленных до 60-х годов. Но главным ее достоинством была выработка четкой научной концепции, что на долгие годы определило ее приоритетную роль среди множества кавказоведческих концепций, возникших уже после выхода этого фундаментального труда. Труды Е.И. Крупнова по праву считаются своеобразным рубежом, от которого ведут отсчет все последующие исследователи кобанской культуры, независимо от того, приемлют они или не приемлют те или иные стороны его концепции.
Неизмеримо по сравнению с XIX веком выросло число открытых и исследованных памятников кобанской культуры. По моим подсчетам 10-ти летней давности, с использованием карт зоны расселения древних кобанцев, составленных разными исследователями (главным образом Е.И. Крупновым, И.М. Чеченовым, В.Б. Виноградовым, Е.П. Алексеевой, С.Л. Дударевым и другими, в настоящее время известно более 500 памятников кобанского типа в более чем 150 пунктах северного и южного склонов Кавказа. Это и поселения и могильники и места захоронения кладов разного характера (воинских, литейщиков, бытовых). Только за последние три десятка лет открыты новые и более глубоко изучены те, что только упомянуты в книге Е.И. Крупнова. Трудно переоценить значение такого богатейшего могильника как Тлийский, где благодаря самоотверженности Б.В. Техова в труднодоступном высокогорье раскопано более 500 могил с уникальнейшими, мирового значения предметами. Не могу не упомянуть и новые прекрасно исследованные памятники окрестностей Кисловодска, такие как Белореченский 2-й, раскопанный под руководством С.Л. Дударева, и Клинярский 3, где до сих пор плодотворно трудятся археологи под руководством А.Б. Белинского. Таким образом, без преувеличения можно сказать, что создана мощная источниковедческая база для системного подхода к изучению кобанских древностей.
В коротком докладе невозможно охватить с должной полнотой все аспекты конкретного изучения памятников кобанской культуры на основе накопленных в XX веке данных. Но можно обозначить не менее десятка научных направлений, где достигнуты бесспорные результаты в выводах, а также такие, где продолжаются споры и дискуссии и их завершение дело не сегодняшнего дня.
Одной из таких важных не до конца разрешенных проблем является проблема определения ареала кобанской культуры в целом и локальных вариантов ее внутри общего контура или зоны расселения.
Безусловным и бесспорным результатом столетнего изучения кобанской культуры, по сравнению с XIX веком является факт определения в целом зоны распространения памятников кобанского облика по обе стороны Большого Кавказа. Нет споров между учеными и в том, что в разных частях ареала памятники, в силу местной, конкретной специфики, различаются между собой. Дискуссионность остается в определении критериев выделения групп, что обусловлено различным подходом исследователей в определении и доказательности наиболее важных из них. Так Е.И. Крупновым в основу выделения локальных вариантов были положены существенные особенности могильных древностей, а именно, независимо от ландшафта, - различие в формах погребальных сооружений, в чертах погребального обряда и разнице в формах и орнаментации керамики. И.М. Чеченов и В.Б. Виноградов и их последователи, считая могильные древности главными, к существенным признакам при определении локальных вариантов относили зонально-ландшафтное распределение (горы, предгорья, равнины). Ю.Н. Воронов в основу выделения групп положил разницу в металлических предметах. Можно для примера привести еще не менее 3-4 подходов к этому вопросу. В частности как, как показал анализ данных, представленный в моей книге 1996 года, являющейся самым последним итогом исследования собственно кобанской культуры, остается не лишенным перспективы путь сопоставления групп родственных материалов по гидрографическому принципу. Например, сравнение вещевого комплекса из памятников восточного варианта показало, что самую большую близость, особенно в керамике, зачастую обнаруживают памятники не одной ландшафтно-географической зоны, а те, что находятся в бассейне одной реки или междуречье двух рек, или в закрытых анклавах. Все это свидетельствует о том, что пока можно констатировать лишь хаотичное движение к истине, обусловленное разными подходами, не позволяющими сравнивать их на одном уровне. Значит, проблема остается неисчерпанной.
На протяжении века остается в поле зрения и вопрос хронологии кобанской культуры, особенно в определении, ее абсолютной даты. Отталкиваясь лишь от одной единственной не вызывающей споров аксиомы, что эта культура охватывает период позднего бронзового века, получает полный расцвет в пору раннего железного и постепенно угасает где-то ко второй половине I тыс. до н.э., ученые предложили не менее десятка хронологических схем, где вопрос временной протяженности рассмотрен всесторонне, с использованием всего накопленного опыта датировок древних культур Средиземноморья и Переднего Востока. Но приоритет в этом ряду по праву принадлежит Е.И. Крупнову, с особой методичностью разрабатывавшему хронологию именно кобанской культуры, с использованием не только традиционного метода типологического анализа и аналогий, но и открывшимися ко второй половине 50-х годов XX века возможностями радиокарбонного анализа по С14. Последующие схемы в связи с ростом числа новых данных в основном уточняли выверенную Е.И. Крупновым дату XII-IV вв. до н.э. Дискуссии в настоящем продолжаются по вопросу распределения определенных групп памятников внутри намеченной шкалы. Именно здесь проходит линия размежевания между сторонниками "растянутой" хронологии кобанской культуры (Е.И. Крупнов, Д. Газдапустаи, Б.В. Техов, В.И. Козенкова, Г. Коссак) и той части исследователей, которые придерживаются сжатой шкалы, которая неоправданно, на мой взгляд, приводит к омоложению ряда памятников культуры (Ю.Н. Воронов, С.Б. Махортых, А.П. Мошинский).
К позитивным достижениям уходящего века я отношу мою работу по вычленению из известных старых и новых материалов типа клада из Упорной, переходной ступени в схеме периодизации и хронологии кобанской культуры. Именно эта работа позволила устранить видимые противоречия и нестыковки между двумя периодизациями, созданными на основе северокавказских и закавказских памятников поздней бронзы - раннего железа. Кроме того протокобанская группа органично связала материалы ранних периодов бронзы с классическими кобанскими формами, чем устраняется фактор "внезапности" и прерывистости, создаваемый "сжатой" хронологией.
В XX веке продолжались исследования и в области происхождения кобанской культуры. Если местный кавказский характер уже не вызывает споров, и никто прямо не выводит ее ни из Средиземноморья, ни из Альпийского региона Центральной Европы, то внимание к деталям, составляющим признаки этих местных истоков у разных исследователей весьма критичное, а значит поле для дискуссий остается еще достаточно широким, что и отражается во многих работах кавказоведов по обе стороны Большого Кавказского хребта. Заметное место в расстановке приоритетов в этой проблеме, в верной оценке тех или иных этногенетических признаков в кобанской культуре, сыграла Всесоюзная конференция по этногенезу осетин, организованная в 1966 году. Привлечение Е.И. Крупновым внимания разных специалистов к кобанской культуре как к древнему компоненту в формировании культур многих народов Северного Кавказа породило долговременный интерес к этому аспекту. Он выразился в появлении новых работ по кобанской тематике, где присутствуют попытки комплексного подхода с привлечением новых данных антропологии, языкознания, фолклористики, палеоэтнографии по выделению в культуре признаков, могущих нести этногенетическую информацию.
Исследования в этом направлении продолжаются, и здесь важны особенно вывереннын формулировки выводов, дабы не дать повода некоторым дилетантам от науки спекулятивно использовать данные археологии для достижения отнюдь ненаучных целей.
По моему мнению, кобанская культура - это результат многих сложных, взаимосвязанных процессов на Кавказе и вокруг него. Она, как и большинство культур эпохи бронзы региона сформировалась под воздействием многих факторов разной значимости. Здесь и роль субстратных явлений, легших в ее основание и породивших особенности локальных вариантов в разных частях ее ареала. Здесь и инновационные процессы в разные периоды ее развития, здесь и саморазвитие элементов бытовой культуры, т.к. ее носители - люди изначально несли в себе творческий потенциал, подпитываемый неписанными правилами соблюдения традиций.
К сожалению, в рамках данного доклада только тезисно можно обозначить научные направления в исследовании кобанской культуры, о которых в XIX веке вопрос даже не ставился. Их фундаментальные разработки относятся только к уходящему веку и еще долго будут предметом острых дискуссий. Одна из таких глобальных проблем - это проблема взаимоотношения коренного населения - носителя кобанской культуры, особенно Северного Кавказа, с проникшими сюда в разные периоды ирано-язычными степняками, что нашло специальную разработку в трудах А.И. Тереножкина, В.Б. Виноградова, Б.В. Техова, С.Л. Дударева, А.П. Мошинского. Из самых последних работ наиболее обстоятельно проблема освещена в книге С.Л. Дударева и косвенным образом содержится в книгах В.Р. Эрлиха. Не со всеми выводами могу согласиться, особенно в части интерпретации и атрибуции т.н. "кочевнического комплекса" новочеркасского типа и его датировок, но, безусловно, скрупулезность в доказательстве своих выводов, отличающая эти работы от прежних, заслуживают самого пристального осмысления.
В свою очередь более фундаментально проработан, чем ранее, и вопрос о роли элементов кобанской культуры в культурах Восточной Европы. Этот аспект достаточно обстоятельно освещался в моих работах и работах О.Р. Дубовской.
В последней трети XX века появился ряд работ, где снова внимание обращено к стилистике кобанских бронз, значительно более фундаментально, чем это предпринято, например, графом А.С. Уваровым, Г.Д. Филимоновым и даже Францем Ганчаром. К таким последним разработкам, на мой взгляд, относится, к сожалению, еще не опубликованная монография А.С. Скакова, посвященная орнаментике на кобанских и колхидских топорах. Графический стиль орнаментации здесь рассмотрен, как находящаяся в развитии система, меняющаяся во времени и пространстве, что открывает еще один путь для уточнения хронологии культуры и локальных особенностей отдельных групп.
Совершенно новым, характерным только для второй половины XX века научным направлением в изучении кобанской культуры, является внедрение формализованных методов при подходе к относительному и абсолютному датированию кобанской культуры в целом и ее отдельных памятников. Применение кодирования признаков культурных особенностей погребального обряда, использование корреляционных графиков основных индексов и параметров массовых, серийных находок (сосудов, предметов вооружения, украшений и т.п.) открывают особую объективную базу информации для познания культуры. Этим направлением успешно заняты В.Б. Ковалевская и В.Е. Маслов. Перспективность этих методов опробована В.Б. Ковалевской и для определения соотношения традиций и инноваций в материалах кобанской культуры на примере памятников скифского периода.
Одним из заметных научных направлений в изучении кобанской культуры в уходящем столетии являются попытки моделирования социальных основ кобанского общества, главным образом социальной стратиграфии и ранжирования на основе изучения признаков погребального инвентаря хорошо и полно раскопанных могильников, таких как Серженьюртовский (В.И. Козенкова), Уллубаганалы-2 (В.Б. Ковалевская), Мебельная фабрика и Белореченский-2 (В.Б. Виноградов, С.Л. Дударев), Клинярского-3 (А.Б. Белинский). Одной из последних таких работ с использованием могильных древностей кобанской культуры является работа молодой немецкой исследовательницы Сабины Рейнхольд из Берлина. В результате скрупулезной оценки веса различных признаков, определенного с применением корреляционных графиков, ею предложена оригинальная модель социальной стратификации захоронений в Серженьюртовском и Луговом могильников покойников.
Особо отметим, что в докладе упомянуты те исследователи, которые, как правило, специально обращались к вышеупомянутому кругу проблем. Число специалистов, опосредственно привлекавших материала кобанской культуры для разработки сходных тем в других культурах доходит до полусотни. Среди них безусловно, нельзя не упомянуть работы В.Г. Петренко, М.Н. Погребовой, Э.С. Шарафутдиновой, И.М. Медведской, А.Ю. Алексеева, Е.А. Бегловой, а из зарубежных - безусловно Георга Коссака, Владимира Подборского, Яна Хохоровского, Тибора Кеменцей и многих, многих других.
Широта охвата всех сторон и аспектов исследования кобанской культуры Кавказа позволяет в настоящее время вполне доказательно отказаться от представления о ней как о неком "феномене", как это было принято утверждать в конце XIX и начале уходящего века. Даже при отсутствии исчерпывающей информации о металлургической базе кобанской бронзы и железа (хотя они отчасти уже имеются в работах С.Н. Кореневского, Г.А. Вознесенской, Б.А. Шрамко, Н.Н. Тереховой, Т.Б. Барцевой), при малой информации, полученной методом С 14, при слабой базе данных по краниологии, тем не менее, наши знания об этой культуре продвинулись по сравнению с XIX веком неизмеримо. В настоящее время многоплановость изучения кобанской культуры позволяет достаточно доказательно моделировать ее развитие на протяжении около 1000 лет в центре ареала и на 2-3, 5 столетий короче на его периферии. Можно вполне конкретно, а не умозрительно, утверждать, что кобанская культура была явлением, органично выросшим на кавказской почве. Она формировалась на основе местных корней. Но на разных этапах своего развития впитывала новые соки, принесенные культурными волнами к подножью Большого Кавказа. И при этом на всех этапах сохраняла самобытность и узнаваемость среди других культур.